Человек: 1. Теория большого надувательства - Олег Мухин

Голубоглазый Алексу очень нравился. Он чувствовал к нему симпатию, несмотря на всю необычность первого. Ощущал некое родство душ. Почему? Объяснить это словами было невозможно.

В русскую деревню, как и в ирландскую, в которой они уже побывали, вела такая же простая, протоптанная человеческими ногами тропинка. Тропинка уходила за пригорок, поросший мощными соснами. Отсюда, из-под указателя, деревня была не видна. Пахло хвоей, сыростью и даже какой-то сказочностью. И Алексу на миг почудилось, что вот сейчас из-за деревьев им навстречу выйдет… ну, не дьявол, конечно, но как минимум леший. Весь такой мохнатый, грязный и непременно тёмно-зелёный. И обязательно, разумеется, с сучковатой палкой-клюкой.

И что самое удивительное, кто-то, очень похожий на возникший у Алекса образ, действительно вдруг показался на пригорке. Материализовалось некое непонятное существо – то ли человек, то ли персонаж из сказки. То ли ожившее пугало

огородное, наряженное в одежду из хвойных веток, травы и листьев всяких. А в руке, или что у него там было, оно держало что-то наподобие посоха. Большое было расстояние, поэтому понять было сложно.

Ясно как день, что не леший был это вовсе. Алекс в лешиев не верил. Понятное дело, что, скорей всего, это был кто-то из местных, облачившийся в сей странный наряд, и поэтому Алекс, добродушно улыбнувшись незнакомцу, извлёк из своего подсознания запрятанный далеко-далеко русский язык и как можно громче сказал:

– Я пришёл с миром, брат! Я такой же, как ты! Мы с тобой одной крови!

Алекс поймал себя на мысли, что произнесённая им тирада очень смахивает на слова из какого-то покрытого пылью веков детского мультика. И пока он вспоминал, из какого именно, «леший» вдруг нагло нацелил на него свою «клюшку» и выстрелил. То, что «леший» именно выстрелил, Алекс понял не потому, что увидел вспышку или услышал хлопок, а потому что давление воздуха как-то сильно изменилось, как-то необычно придавило его. Но мишенью оказался не он, а никого никогда не обидевший Бонифаций. Тигрёнка просто в одно мгновение разнесло на кусочки, а кровью и плотью забрызгало Алекса с ног до головы. Кровь попала в глаза, Алекс на несколько секунд потерял зрение, а когда оно снова вернулось, то увидел, что «леший» всё ещё тычет своим оружием в его сторону и опять что-то там нажимает.

4

Пал Палыч почесал пятернёй свою седую щетинистую бородёнку, потом грязноватым ногтём ковырнул между редковатыми зубами, освобождаясь от застрявших волокон курятины, и, причмокнув от удовольствия языком, шепеляво-картаво ответил:

– Ну, с тоз. Если ты зэлаес знать, изволь. Андлюха посему в вас пальнул? Поскоку мы илланцев не залуем. Они повадились у нас самогон тылить. Мало им свого. Ты ихнее дельмо пил? Не пил. А я пил. И знаю, сто говолю. Ну, плисли бы как люди, поплосили, мы бы им лецептулу ластолковали, наусили бы, сто да как. А то подсылают лазутсиков, волов, одним словом. Надоело. Андлюха в засаде сидел. Думал, ты илландец. Есть там у них такой зэ, на тебя похоз. МакКалтнем клицют. Ну и не ласситал. Бухой он был, понимаес? Подоглевался – холодно ведь. А язык? Язык-то они тозэ нас толмацют. Нахватались, гниды… Ты анекдот пло илландца, котолому подалили водные лызы, знаес?

Этот илландец потом целый год искал озело, ласполозэнное на склоне голы. Хе-хе-хе!.. Ну вот. Сто зэ касается тигла, то его он, видно, поболе тебя опасался, потому и в пелвого бахнул. А когда и звель, и ты возлоздаться надумали, то он ессё лазок для велности стлельнул. Поскоку давно здесь нелюди не хазывали. Такие дела. У нас с нелюдями договолённость. Они нас не тлогают, мы к ним не лезем. Нам мил нелюдей не к сему. Нам и тут холосо. Ты, навелное, думаес, мы тут длемуцие, ницего не знаем, дулаки дулаками – ты поэтому плисол к нам? Так? Нас изуцять, как зывотных диковинных. Мозэт ессё агитиловать будес в нелюди податься? Нет, дологой ты мой, осыбаесся ты сыбко. Всё мы плекласно понимаем, всё видим, всё слысым. И воплос – зыть нам вецьно или не зыть, миллион лаз себе задавали. Плосто мы, длузыссе, давно на него ответили. Зызнь целовецеская хоть и конец имеет, смелтью заканцивается, уходом в небытие, а всё-таки не славнить её с нелюдской. Мы леально зывём. У нас цювства леальные, остлота оссюссений длугая, кловь у нас настояссяя, пот настояссий и слёзы тозэ. И смеёмся мы, когда смесно, и ладуемся, когда ладостно. И детей лозаем натулальных, и любим по-натулальному, по-плилодному. Вы хоть, нелюди, и зывуцыи – саданул в тебя Андлюха из вакуумки, а ты цэлый-невлидимый пеледо мной сидис —, а дефектные вы, поскоку из козы вон лезете, цтобы целовецеского совелсенства достиць. И тела у вас ладные, и лица класивые, и вкус писси оссюссять науцились, и запахи цюствуете, и дазэ детей своих нелюдских на свет плоизводите, а всё одно – ненастояссие вы, искусственные, ненатулальные. И зывотные васы – не зывотные. Тигл этот вот твой. От него зэ духами пахнет, а не моцёй, как от насэго пса Костика. Да и за кулями он не гоняется, мёлтвый он у тебя, хоть и зывым казэтся. И не злёт он ницегосеньки. Только смотлит на меня и улыбается. А мой Костик, сельмец, давеця кольцо колбасы уплёл втихаля. Так я в него сапогом запустил, цтоб не озолницял… Эх, залко мне твого тигла!..

А бабу мою ты видел? Танюску? Сиськи её ты видел? Это зэ всем сиськам сиськи! А зопа? Это зэ всем зопам зопа! А у васых девок! Да сто там говолить! Нелюди вы, и весь лазговол!

Ты вот спласываес, а в цём смысл насэй зызни, поцему мы наукой не занимаемся, поцему отголодились от всего мила. А вы-то сами знаете, зацем зывёте? Космицеские исследования заблосили. Полёты к звёздам плеклатили. Плисэльцев больсэ не иссете, поскоку найти их так и не смогли. Замкнулись в самих себя. Пытаетесь достиць совелсэнства в тоцьном копиловании целовека искусственным путём, но не один к одному, а цтобы нелюди зыли вецьно. Вы сделали сыбко комфолтный мил. Однако это массынный мил, ницего обсего не имеюссий с целовецеским. Лаз Бог создал мил, где люди долзны умилать, знацит так и долзно быть – Богу виднее. Но вы-то в Бога не велуете, вы велуете в науку, а наука дусы не имеет, и посему в нелюдях нет никакой дусы. Мы зэ зывём и знаем, цто плидёт цяс, когда нузно будет умелеть. А лаз так, то ценность насэго каздого плозытого дня во сто клат высэ, цем васэго. И посему смысл насэй зызни в том, цтобы плодлить свой лод, выластить детей, любить своих зэнссин, пелезыть и голе и ладость, находить удовольствие и во вкусной еде и в лаботе тязолой физицеской, и в выпивке сладкой. И наплевать нам на то, цто сидим мы тут, в лезелвации, нам и лезелвации хватает, цтобы нолмально зыть. Нет у нас всех васых удобств и технологий васых, однако з не такие мы дикие, как тебе мозэт показаться. Есть у нас и телевидение, и телефоны есть, есть и квазидзыдзынг, и антииндикация, и дазэ хоки-ноки есть, а вот этой чёлтовой васэй клуизятины и плоцей подобной хленотени мы не делзым. Это нам не подходит, мы зэ не нелюди, мать васу етти!

А поцему наса делевня называется Дьяволово? Мы сами так её назвали. Вы ведь сцитаете нас дьявольским отлодьем. Хотя, если холосэнько лазоблаться, васэ обссество больсэ похозэ на полоздение Дьявола, цем мы. Какие вы неолюди? Вы – нелюди!

5

Могу сказать абсолютно точно, что такой сон я не заказывал, я вообще никакой сон не заказывал. Откуда он взялся, и как это получилось, я, конечно, догадываюсь, но только лишь догадываюсь, поскольку в правильности предположений у меня полной уверенности нет…

Они шли, как на параде. Впереди, словно знаменосцы, очень неуклюже, медленно и с большим шумом двигались первые из первых. Металлические, примитивные, грубые по форме, выкрашенные в какие-то тусклые, не радующие глаз цвета…

Я, разумеется, связываю это с видеопосланием. Мой сон – как бы логическое продолжение оного. Однако слишком уж это по-человечески. Просто диву даёшься – неужели нас, неолюдей, так мастерски сделали, что и на нервно-психологическом уровне мы копируем человеческое поведение? Что-то не верится. И закрадываются сомнения…

Их было много – сотни и сотни, а, может быть, и тысячи или даже десятки тысяч. Я же говорю, что сон был такой же как человеческий. Не совсем чёткий, скорее даже туманный какой-то, словно в старые добрые времена, когда я был человеком, когда сны были именно такими – расплывчатыми и, как правило, абсурдными…

Это было видеопослание. Только до такой степени странное, что назвать его записью, язык не поворачивается. С такими записями я до этого не встречался. Именно с такими. Поскольку слишком уж интерактивною была запись. Больше это напоминало общение с индивидуумом, который жив, но находится на некотором расстоянии от тебя, чем общение с кем-то, кто давным-давно умер, растворившись во мне…

Потом потянулись колонны более совершенных. Пластиковых, белых, с чёрными головами. Умеющих ходить почти так же плавно, как человек. С большим количеством степеней свободы, чем предыдущие. С гидравлическими трубками, изящно болтающимися то тут, то там. Почти бесшумные. Их было тоже предостаточно…